Скорбящая вдова [=Молился Богу Сатана] - Сергей Алексеев

– Я боле не вдова – невеста Господа Иисуса, и посему ты мучить взялся не меня, а суть Христа. Мне имя ныне Феодора, ну а тебе – Пилат! Царю же прозываться след – царь Ирод!

Архимандрит руками замахал, перекрестился.

– Ох, Господи, прости! Ум сей жены от страсти помутился!.. Кто же постриг тебя?

– Священник черноризный, Досифей!

– По старому обряду постригал?

– Я нового не знаю!

– По старому негоже! Се ложь суть, мерзость. Поелику не инокиня ты – вдова. Вот еже в согласилась по новому обряду, я в в сей же час постриг.

– Коль старое все – мерзость, знать, ты, Иоаким, тоже не монах, не настоятель! – боярыня смеялась, на одре нежась. – А конюх суть с моих конюшен, и именем Акимка! Кем был ты до пострига? Егда его принял, как Русь молилась? По старому обряду, двоеперстьем! А ежли глубже ковырнуть, ты нехристь, басурман! Как от рождения крещен? По новому обряду? Ха-ха-ха!.. Так кто ты есть? Холоп! А посему, снимай-ка рясу и клобук да на конюшню! Навозу там скопилось…

– Зрю Аввакума дочь! – вскипел архимандрит. – Эк, научил, как отвечать! Эй, Ларион, где цепи?

– Да кто меня учил? Не велика наука… Помыслили бы сами, иерархи, прежде раскол чинить. Кто станет Русь, коль старое отвергнуть? Яко слагал персты Иоанн Креститель, егда крестил Христа? А сам Христос?.. Да кто вы ныне есть? Невгласы имя вам, невежды! След заново крестить Россию, поелику отринув древлее, вы, иерархи, отринули Христа и православие!

Иоаким застучал ногой.

– Молчи! Не смей! Эй, дьяк, чего стоишь? Где железа?

А думный дьяк печален стал, послушав речь сию.

– И верно, отче Иоаким. Кто есть мы суть, коль крещены по старому, а новины кругом? Чудно же, право…

– Ты уши заложи, не слушай ересь! Возьми оковы и допереж огорлие надень, чтоб замолчала!

– Не ссорьтесь же, мужи! Вам велено жену цепям оковать – сие для вас достойно.

– Прости, боярыня, – Илларион Иванов поднес ей цепи. – Я подневолен суть…

Она взяла огорлие и приложилась.

– Прощаю, дьяк, трудись. Да бережно заклепки ставь, позри, какая кожа у меня на вые – нежна, как бархат… Ну, с Богом, приступай!

И двоеперстие сложив, перекрестилась.

– Тьфу-тьфу-тьфу! – плевал архимандрит. – Железа налагают, а она смеется! И крестится нелепо! Суть, бесово отродье – не жена!

– Нелепо не сложение перстов – безверие нелепо, – она десницею взмахнула. – Да Бог с тобой, я спорить не желаю. А любо мне узнать, зачем ко мне явились? Акимка, что тебе царь сказал? Увещевать, чтоб приняла поганых три перста? Иль выведать, в каком своем имении я спрятала Приданое? Ну что, холоп, признайся?

– В сей миг же отрублю язык! – взревел бессильно Иоаким.

– Се мой язык! Руби! – она расхохоталась и вдруг опечалилась. – Да токмо не отрубишь, Тишайший не велел. Инно я как скажу, где Истина сокрыта?.. Нет, конюх, язык мой государев, и след беречь его. А посему я стану говорить все, что хочу. Тебе придется слушать.

Архимандрит устало сел и посох уронил.

– Ох, и несносная вдова… Не я тебя, ты мучаешь меня! И отчего же так строптива? Смири гордыню, повинись, и государь простит и норов твой, и два перста. Молись как пожелаешь! Токмо скажи, где ныне Истина? В тот час же снимут железа.

– Все жаждут Истины, да где ее сыскать?

– А ты поведай, – архимандрит стал вкрадчив, будто лис. – Ты же царю не враг, а сродница. Зачем вам ссоры, свары? Вам нечего делить. А Истина забава государя.

– Сдается мне, и вовсе нет ее.

– Но ведь была… Сам зрел ее в Прилуцком. Дубовых бочек привезли и засмолили…

– Не верь глазам своим, егда перстом укажут.

– Неясна речь твоя…

– Сколько царей искали – не нашли. Царь Македонский полземли прошел и голову сложил. А что творил гонитель иудеев Навуходоносор? Иль Дарий? Про многих я читала. Ох, сколь пота, крови пролито! Ты же не царь и даже не боярин, а суть, холоп, но рещешь, зрел Истину.

Иоаким отшатнулся.

– Ты не больна ли, матушка? Эк, словеса плетешь…

– А благодарствую, здорова.

– Ну, так добром скажи, где ныне Истина? Ведь ты же знаешь?

– Увы, увы мне, знаю…

– Ответствуй, где?

– Вы Истину украли, иерархи! Вкупе с царем-невеждой…

– Мы? Окстись, вдова!..

– Сам сказывал, суть, в бочки засмолили смолою черной и новины ввели.

Архимандрит налился кровью.

– Довольно лжи! Не пожелала мне ответить – царь спрос учинит! – схватил ее за цепь. – Вставай, вдова, пошли!

В тот час вдруг распахнулась дверь, подобно ветер, ворвался сын Иван и встал столбом, сим видом пораженный.

– Ох, матушка!.. Что тут содеялось? Кто сии люди? И отчего на вые цепь?

– Привиделось спросонья! – взмахнула дланью, засмеялась. – Ступай в опочивальню к младой жене и спи спокойно.

– Я, матушка, не спал! Из царских сеней возвратился… Ты в железах, позри! Тебя хотят казнить?

– Се отроческий страх, а ты боярин. Угомонись, се государь призвал меня, прислал рабов своих.

– Тебя же в цепи заковали!

– Добро, пойду в цепях, коль государь зовет.

– Я не отдам тебя! – он саблю выхватил из ножен. – Подите прочь! Не посмотрю, что звания духовного!..

– Не смей, Иван! – зверицей раненой метнулась, повисла на руках. – Не трожь их, государь прислал, коему служишь.

– Да как же, матушка? Тебя в цепях уводят!

– Сама иду! Ну что, холопы, встали? Эй, думный дьяк, возьми за цепь. Попу-то не с руки!

Должно, смутился Иоаким, позрев на ярость сына.

– Ступай сама…

– Хотя, постой! Мне не пристало пешей ходить к царю. Велю нести меня!

– Нести? Тебя нести!? – архимандрит опешил, но тут же осмелел. – Не велика особа, сама пойдешь!

– И шага не ступлю! – в медвежье кресло села. – Эй, конь долгогривый, запрягайся! А ты, Илларион, чего стоишь? Царь звал меня, тако ж несите! Ну, ежли я покаюсь, поведаю, где Истина? И вас оговорю? Я же приближена к царю, склонюсь и на ушко шепну.

– Однако же нести придется, – дьяк к креслу подошел. – Берем, отец святой. Ну, как и впрямь шепнет?

– Ох, муки смертные! За что? – кряхтя, согнулся Иоаким, – Ужо берем, раз-два…

Когда же кресло подняли и было уж к порогу понесли, боярыня вдруг вожжи натянула.

– Тпру! Стой, родимые! – к Ивану обернулась. – Ну, сын, прощай! Царя не балуй лестью, честь храни да береги жену. И оставайся с Богом!

– Ах, матушка, прости! – воскликнул он. – Я за тебя замолвлю слово!

Боярыня лишь рукавом взмахнула:

– Н-но, вороные, трогай!

И цепью, будто бы кнутом…

22.

– Молился Богу сатана и вымолил Россию для мучений!

Дух затаив, озрел весь сруб – духовник, старец Епифаний спокойно почивал на нарах, глухой и темный Лазарь сидел в углу и хоть не спал, но безъязыкий, мог лишь мычать. Четки пнул ногой, встал на колена, помолился в угол.

– О, Господи, я столько лет страдал, уразуметь пытаясь, за что России муки. Я думал день и ночь! А ныне вот открылось!.. Дух Святый! Неужто ты глаголешь мною, рабом твоим? Откуда откровение сие – молился Богу сатана и вымолил Россию для мучений? И верно, кто, как не дьявол может мучить православных?

Тем часом за спиной раздался шорох, стук и вздох тяжелый.

– Ох-хо-хо-ох…

– Ты, старче? – окликнул Аввакум. – Ох, преподобный, дивлюсь и ужасаюсь, егда уста мои принадлежат Святому Духу. Велел ты поспешать, коли вдова приснилась, послушай же, что ныне мне открылось. Молился Богу сатана и вымолил Россию для мучений!

Не отозвался старец. А обернулся и позрел – да почивает он! На костяных ногах, с огарочком в руке, пробрался к Лазарю и посветил в лицо.

– Ужель язык отрос?..

Поборник старой веры зрел мимо и даже не мычал. Чу, вновь шаги! Иль сруб под снегом оседает, а посему блазниться?

Распоп перекрестился, сел за стол-колоду, пером к бумаге прикоснулся и без отрыва и огрехов единым духом написал: «Молился Богу сатана и вымолил Россию для мучений». Прислушался – вдруг снова шорох, нары заскрипели, и голос был:

– Корош батька Авва! Так говорил Арсений Грек!

Со страхом оглянулся – се старец встал и воду пьет!

– Ты звал меня?

Духовник Епифаний поставил ковш, уста утер.

– Почудилось, ты звал…

– Послушай меня, отче! – взмолился Аввакум. – Послушав же, ответь: я ль, грешный протопоп, сие изрек? Молился Богу сатана… Ты слышишь, преподобный?.. И вымолил Россию для мучений. Сие есть истина?

– Молился и вымолил?.. Добро, сие благословляю.

Распоп вдруг взор поднял и выронил листок: заместо старца у ведра – табашник, вор и проходимец Паисий Лигарид! Саван черный и побрит – блядолюбивый образ!

– Свят-свят… – рука для крестного знамения не поднялась. – Ты кто?

– Я супротивник твой, – и трубку с табаком достал. – Митрополит Паисий. Ужели не признал?

Перо сломав, отпрянул Аввакум и осенил крестом.